Новое — это хорошо забытое старое
<<<       >>>

Высказывания о государстве, обществе и религии
известных людей второй половины девятнадцатого
и начала двадцатого веков
(продолжение 1)

  На Руси царит свобода –
На военном положеньи,
Мы свободны. Мы, как дети,
С теплой верой вдаль взглянули.
А вокруг казаки, плети,
Льется кровь и вьются пули.

Отрывок из стихотворения «Мы свободны»,
которое было напечатано в русском журнале
«Стрелы» в ноябре 1905 года
Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский (1851—1895)

«‹...›русская церковь была всецело подчинена деспотической власти и превращена в позорное орудие тирании и гнета.»

«Образование русского духовенства зиждилось исключительно на литературе и истории византийского деспотизма, и потому оно не имело и не могло иметь других политических идеалов, кроме идеала неограниченной монархии.»

«Религиозная пропаганда имеет самое надежное, стойкое и сильное влияние, и она придает московскому самодержавию его священный характер и огромную власть‹...› Повиновение царю было объявлено первым долгом и высшей добродетелью православного.»

«‹...›Иван Грозный, превратил свое царствование в подлинную оргию жестокости, убийств и похоти; хотя он был столь же труслив, как и низок, и, подозревая повсюду заговоры против своей особы, засекал до смерти тысячи своих подданных и подвергал их таким пыткам, что даже при чтении о них кровь стынет в жилах; хотя похотливый тиран насиловал жен и дочерей бояр, умерщвляя всех, кто смел высказывать малейшее недовольство; и хотя его мерзости продолжались ни мало ни много сорок лет без перерыва, - за все время его чудовищного царствования ни разу не раздался голос протеста, ни одна рука не поднялась для сопротивления или мести за позорные надругательства. Жертвам Ивана IV иногда удавалось спастись бегством, но историки не обнаружили ни малейшего следа какого-нибудь заговора против него.
‹...›Князь Репнин был посажен на кол, и, умирая медленной смертью в жестоких мучениях, несчастный славил царя, своего государя и убийцу!»

«Сильнее фанатизма ‹русского› духовенства было только его невежество‹...› попы проникали всюду, пачкали все, к чему прикасались, умерщвляли все живое, что притворно благословляли. ‹...›Самый ничтожный пустяк не ускользал от внимания церкви, она пыталась подчинить своему надзору все обыкновения и привычки людей.»

«Все путешественники, посещавшие Россию в XVII веке, были поражены низким уровнем ее культуры и отсталостью цивилизации. В пору, когда Западная Европа была покрыта университетами, а печатные станки можно было найти в любом городе, в Московском государстве единственным способом размножения книг была переписка гусиным пером. В 1563 году первая книгопечатня, созданная в стране, была разгромлена по приказу духовенства как порождение дьявола, а первопечатники Иван Федоров и Петр Мстиславец избежали суда по обвинению в колдовстве только потому, что спаслись бегством. Арабские цифры, известные в Европе в XII веке, в России ввели только в XVII веке.»

Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский, Степняк, Сергей Михайлович Кравчинский (1851—1895)
— русский дворянин, революционер, участник народовольческого движения, эмигрант, публицист, писатель.
Вера Николаевна Фигнер (1852—1942)

«Я останавливалась обыкновенно в избе, называемой въезжей, куда тотчас же стекались больные, оповещенные подворно десятским или старостой. 30--40 пациентов моментально наполняли избу: тут были старые и молодые, большое число женщин, еще больше детей всякого возраста, которые оглашали воздух всевозможными криками и писком. Грязные, истощенные... на больных нельзя было смотреть равнодушно; болезни все застарелые: у взрослых на каждом шагу ревматизмы, головные боли, тянущиеся 10--15 лет; почти все страдали накожными болезнями -- в редкой деревне ‹Самарского уезда царской России› были бани, в громадном большинстве случаев они заменялись мытьем в русской печке; неисправимые катары желудка и кишок, грудные хрипы, слышные на много шагов, сифилис, не щадящий никакого возраста, струпья, язвы без конца, и все это при такой невообразимой грязи жилища и одежды, при пище, столь нездоровой и скудной, что останавливаешься в отупении над вопросом: есть ли это жизнь животного или человека?»

Вера Николаевна Фигнер (1852—1942)
— русская революционерка, участница народовольческого движения, сельский фельдшер, писательница, поэтесса. За революционную деятельность Вера Николаевна была приговорена царским судом к смертной казни, позднее замененной бессрочной каторгой. Двадцать лет она провела в царской тюрьме.
Софья Перовская (1853—1881)

«Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нём, но сделать его надо.»

«Наибольшего счастья человечество может достичь тогда, когда индивидуальность каждого человека будет уважаться, и каждый человек будет сознавать, что его счастье неразрывно связано со счастьем всего общества. Высшее же счастье человека заключается в свободной умственной и нравственной деятельности.»

‹Ответ Софьи Перовской в 1879 году на предложение уехать из России, где она находилась на нелегальном положении› «Нет, нет я останусь здесь ‹в царской России› погибать вместе с борющимися товарищами.»

«‹...›относительно обвинения меня и других ‹народовольцев› в безнравственности, жестокости и пренебрежении к общественному мнению, относительно всех этих обвинений я позволю себе возражать и сошлюсь на то, что тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости»

«Я о своей участи нисколько не горюю, совершенно спокойно встречаю ее, так как давно знала и ожидала, что рано или поздно, а так будет‹...› Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения; поступать же против них я была не в состоянии; поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне» ‹Когда Софья Перовская писала это письмо матери, она уже знала, что будет приговорена царским судом к смертной казни›

Софья Львовна Перовская (1853—1881)
— русская революционерка, член революционной организации «Земля и воля», одна из руководителей «Народной воли», дворянка. За организацию и участие в покушении 1-го марта 1881 года на царя Александра Второго Софья Перовская по приговору царского суда была повешена 4 апреля 1881 года. Вместе с ней были повешены ещё четыре народовольца: А.И. Желябов, Н. И. Кибальчич, Т. М. Михайлов и Н. И. Рысаков.
Казнь народовольцев

Казнь народовольцев была проведена публично. В российском обществе эта казнь вызвала резко негативную реакцию. Поэтому в дальнейшем царские власти проводили казни тайно.

Портрет Гиляровского Владимира Алексеевича (1853—1935)


       «В России две напасти:
       Внизу — власть тьмы,
       А наверху — тьма власти».

«Только что увезли ‹из подвала› ловчие Лиску ‹небольшую рыжую дворняжку, которую вырастил и выкормил нищий бродяга, отставной солдат царской армии›, возвратился и бродяга в свой подвал. Он удивился, не найдя в нем своего друга ‹собачку по кличке Лиска›, и заскучал. Ходил целый день как помешанный, искал, кликал, хлеба в подвале положил‹...›, а Лиски все не было... Только вечером услыхал он разговор двух купцов, сидевших на лавочке, что собак в саду «ловчие переимали» и в собачий приют увезли.
      — В какой приют, ваше степенство? — вмешался в разговор нищий, подстрекаемый любопытством узнать о судьбе друга.
      — Такой уж есть, выискались, вишь, добрые, вместо того чтобы людей вот вроде тебя напоить-накормить да от непогоды пригреть, — собакам пансион устроили.
      — Вроде как богадельня собачья! — вставил другой, — и берегут и холят.
      Поблагодарил бродяга купцов и пошел дальше, куда глаза глядят.
      Счастлив хоть одним был он, что его Лиске живется хорошо, только никак не мог в толк взять, кто такой добрый человек нашелся, что устроил собачью богадельню, и почему на эти деньги (а стоит, чай, немало содержать псов-то) не сделали хоть ночлежного угла для голодных и холодных людей, еще более бесприютных и несчастных, чем собаки (потому собака в шубе, — ей и на снегу тепло). Немало он подивился этому.
      Прошло три дня. Сильно заскучал бродяга о своем культяпом друге (и ноги-то погреть некому и словечушка не с кем промолвить!) и решил наконец отыскивать приют, где Лиска живет, чтобы хоть одним глазком посмотреть, каково ей там (не убили ли ее на лайку, али бо што).
      ‹...›Пошел бродяга собачью богадельню разыскивать. Идет и думает. Вспомнилось ему прежнее житье-бытье… Вспомнил он родину, далекую, болотную; холодную «губерню», вспомнил, как ел персики и инжир в Туре-чине, когда «во вторительную службу» воевать с чумазой туркой ходил… Вспомнил он и арестантские роты, куда на четыре года военным судом осудили «за пьянство и промотание казенных вещей»… (Уж и вешши! Рваная шинелишка — рупь цена — да сапоги старые, в коих зимой Балканы перевалил да по колено в крови ходил! ‹по-видимому, отставной солдат был участником Русско-турецкой войны 1877—1878 годов ›)… Выпустили его из арестантских рот и волчий билет ему дали (как есть волчий, почет везде, как волку бешеному, — ни тебе работа, ни тебе ночлег!). Потерял он этот свой билет волчий, и ‹царские власти› стали его, как дикого зверя, ловить: поймают, посадят в острог, на родину пошлют, потом он опять оттуда уйдет… Несколько лет так таскали. Свыкся он с бродяжной жизнью и с острожным житьем-бытьем. Однако последнего боялся теперь, потому что общество его отказалось принимать, и если «пымают, то за бугры, значит, жигана водить» ‹сошлют в Сибирь›. А Сибири ему не хотелось!..
      Опустилась над Москвой ночь — вьюжная, холодная… Назойливый, резкий ветер пронизывал насквозь лохмотья и резал истомленное, почерневшее от бродяжной жизни лицо старого бездомника. А все шагал он по занесенным снегом улицам Замоскворечья, пробираясь к своему убежищу… Был он у «собачьей богадельни» и Лиску на дворе видел, да опять «фараоны» ‹прозвище нижних чинов городской полиции в царской России› помешали. Дальше пошел он. Вот Москва-река встала перед ним черной пропастью…
      ‹...›Бродяга с утра ничего не ел, утомился и еле передвигал окоченевшие, измокшие ноги… Наконец, подле проруби, огороженной елками, силы оставили его, и он, упав на мягкий, пушистый сугроб, начал засыпать…
      ‹...›На третий день после этого дворники, сидя у ворот, читали в «Полицейских ведомостях», что
      «Вчерашнего числа на льду Москвы-реки, в сугробе снега, под елками, окружающими прорубь, усмотрен полицией неизвестно кому принадлежащий труп, по-видимому солдатского звания и не имеющий паспорта. К обнаружению звания приняты меры».
      А кому нужен этот бродяга по смерти? Кому нужно знать, как его зовут, если при жизни-то его, безродного, бесприютного, никто и за человека с его волчьим паспортом не считал… Никто и не вспомнит его! Разве когда будут копать на его могиле новую могилу для какого-нибудь усмотренного полицией «неизвестно кому принадлежащего трупа» — могильщик, закопавший не одну сотню этих безвестных трупов, скажет:
      — Человек вот был тоже, а умер хуже собаки!.. Хуже собаки!..»

      ‹Сборник рассказов Владимра Гиляровского «Трущобные люди», в который входит рассказ «Человек и собака», был запрещен царской цензурой, а весь тираж этой книги был сожжён. Эта книга впервые была опубликована в 1957 году в СССР, уже после смерти автора и через семьдесят лет после её сожжения.›

Владимир Алексеевич Гиляровский (1853—1935)
— русский советский писатель.
Георгий Валентинович Плеханов (1856—1918)

«Люди<...> ищут пути на небо по той простой причине, что они сбились с дороги на земле.»

«Прогресс человеческий несет с собой смертельный приговор и религиозной идее, и религиозному чувству.»

Георгий Валентинович Плеханов, Н. Бельтов (1856—1918)
— русский политический деятель, философ, теоретик и пропагандист марксизма, деятель российского и международного рабочего и социалистического движения, дворянин, эмигрант.
Зигмунд Фрейд (1856—1939)

«В сущности, ведь каждая религия является религией любви по отношению ко всем, ей принадлежащим, и каждая религия склонна быть жестокой и нетерпимой к тем, кто к ней не принадлежит… Если в наше время эта нетерпимость и не проявляется столь насильственно и жестоко, как в минувшие столетия, то все же едва ли можно увидеть в этом смягчение человеческих нравов. Скорее всего, следует искать причину этого в неопровержимом ослаблении религиозных чувств<...>»

«Безнравственность во все времена находила в религии не меньшую опору, чем нравственность.»

«<...>действие религиозных утешений можно приравнять к действию наркотиков<...>»

«<...>наука своими многочисленными и плодотворными успехами дала нам доказательства того, что она не иллюзия. У неё много открытых и ещё больше замаскированных врагов среди тех, кто не может ей простить, что она обессилила религиозную веру и грозит её опрокинуть.»

Зигмунд Фрейд, нем. Sigmund Freud (1856—1939)
— австрийский невропатолог, психиатр, психолог, основоположник психоанализа.
Жан Жорес (1859-1914)

«французская церковь осуществляла в XVIII в. жестокий гнет. Она преследовала протестантов. Она угрожала ученым и философам, преследовала их, и лишь в редких случаях она не могла получить поддержки в этом деле со стороны светской власти.»

«Церковь равным образом угнетала труд и разум. Духовенство было учреждено на правах привилегированного сословия. Как осмелиться обложить налогом эту церковь, коя владела богатствами лишь «для вящей славы господа и для блага бедных»? Как осмелиться подчинить плебейскому налогу еписков, архиепископов и аббатов, принадлежащих к самым благородным семействам и скрывающим под рясой священника спесь дворянина.»

«В часы национального кризиса, когда король обращался к духовенству с просьбой о ссуде, последнее и не думало предоставлять ее из ресурсов, находившихся в его распоряжении. Это значило бы открыть перед всеми свое богатство. Духовенство предпочитало изображать себя бедным и прибегнуть к займам.»

«основой буржуазного общества служит чудовищный классовый эгоизм, дополненный лицемерием.»

«Капитализм несет в себе войну, как туча грозу.»

Жан Жорес, фр. Jean Jaures (1859—1914)
— французский политический деятель, один из лидеров французского и международного социалистического движения, пацифист, историк. Убийство Жана Жореса, совершенное французским националистом 31 июля 1914 года, позволило правящим кругам Франции втянуть страну в Первую мировую войну 1914—18 годов.
Русский историк Сергей Федорович Платонов (1860—1933)

«...масса гулящего люда, постоянно просачивавшегося через линию пограничных укреплений ‹Московского государства› на окраины, пребывала до середины XVI в. в состоянии полного брожения. Казаки искали себе пропитания охотою, рыболовством и бортничеством, но при этом держались на речных путях и шляхах с целью разбоя. В хаотическом брожении масса казацкая легко переходила от разбоя к службе государству, от борьбы с «бусурманами» к насилию над своим же братом. Одно сознание свободы от тягла и принудительной службы, одна вражда к привилегированным высшим классам - «лихим боярам» объединяла толпы бродивших в степях казаков.»

Сергей Фёдорович Платонов (1860-1933)
— русский историк.
Владимр Иосифович Гурко (1862—1927)

«Последовавшее после отречения ‹последнего русского царя› Николая II, постановление Св. Синода, начинающееся со слов: «Божья воля совершилась» и заключавшее укоризну по адресу свергнутого ‹самодержавного› строя.
      ‹...›осуждение Синодом же того ‹самодержавного› строя, за сохранение которого еще накануне молились. Таково неизбежное свойство всякой сервильной ‹рабски угодливой› коллегии: преклонившись из личных соображений перед одной властью, она спешит при ее крушении, от нее отречься и преклониться перед заменившей ее новой властью.»

«Отстаивал Государь ‹русский царь Николай Второй› свое самодержавие по причинам исключительно принципиального свойства. Во-первых, он был глубоко и искренно убежден, что самодержавие — единственная форма правления, соответствующая Poccии. Во-вторых, он считал, что, при венчании на царство, он дал обет передать своему Наследнику власть в том же объеме, в котором сам ее получил.
      Теорию эту поддерживала и Царица. Проповедывали ее и крайне правые, фанатично доказывая, что русский самодержавный Царь не имеет права чем либо ограничить свою власть. Соответственно этому и Николай II почитал себя в праве отречься от престола, но не в праве сократить пределы своих царских полномочий. Придерживаясь такой теории, оставалось признать, что неизбежное во времени изменение формы правления может произойти в России только насильственным путем, но этим самым как бы узаконивались и оправдывались всякие революционные действия. То обстоятельство, что теория эта не выдерживает никакой критики, для Государя не имело значения, так как с годами он все более был склонен основывать свои действия не на велениях разума, а на исходящих свыше внушениях, которые он определял словами: «Так мне Бог на душу положил.»

Владимир Иосифович Гурко (1862—1927)
— русский государственный деятель, публицист, член монархической организации «Русское Собрание», сподвижник П. А. Столыпина. Один из организаторов Белого движения во время Гражданской войны и иностранной интервенции в России 1918—1920 гг. Белоэмигрант.
Пётр Столыпин (1862—1911)

«Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Этот порядок признается всеми государствами... Это, господа, состояние необходимой обороны.»

«Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет.»

«... бедность... худшее из рабств...»

«Мой авторитет подорван, меня поддержат, сколько будет надобно, для того, чтобы использовать мои силы, а затем выбросят за борт».

Пётр Аркадьевич Столыпин (1862—1911)
— русский государственный деятель, министр внутренних дел и председатель совета министров в правительстве царя Николая Второго, руководитель аграрной реформы, названной его именем. Организатор государственного переворота третьего июня 1907 года..
Александр Серафимович (1863—1949)

«Это самый большой человеческий праздник, праздник паники и ужаса. Тысячи людей стремятся к ‹московским› заставам и растекаются по дорогам среди снежных полей, среди угрюмо молчащих в зимнем уборе лесов.
      Кто–то умирает за них в пустынных улицах <речь идет о Московском вооруженном восстании в декабре 1905 года, которое было жестоко подавленно царскими войсками>, а они бегут, об одном думая – о жизни в подвалах, в грязи, в нищете, в неустанной бычачьей работе, в беспросветном рабстве. Они бегут, ненавидя тех, кто умирает за них в пустынно–молчаливых улицах, ибо бьется в них великая любовь к жизни, постылой, проклятой, а теперь ставшей вдруг прекрасной жизни.»

«<...>вдруг все увидали то, что века не видали, но века чувствовали: офицерье, генералитет, заседателей, атаманов, великую чиновную рать и нестерпимую <царскую> военную службу, дотла разорявшую. Каждый казак должен был на свой счет справлять сыновей на службу: а три, четыре сына каждому купить лошадь, седло, обмундирование, оружие, - вот и разорился двор. Мужик же приходит на призыв голый: все дадут, оденут с головы до ног. И казацкая масса постепенно беднела, разорялась и расслоялась; слой богатого казачества всплывал, креп, обрастал, остальные понемногу тонули.»

«И повалили полки за полками с турецкого фронта <Первой мировой войны>. Повалила казацкая конница, шли плотно батальоны пластунов-кубанцев, шли иногородние пехотные полки, погромыхивала конная артиллерия, - и все это непрерывающимся потоком к себе на Кубань, в родные станицы, со всем оружием, с припасами, с военным снаряжением, с обозами. А по дороге разбивали водочные заводы, склады, опивались, тонули, горели живьем в выпущенном море спирта, уцелевшие валили к себе в станицы и хутора.
      А на Кубани уже Советская власть. А на Кубань уж налетели рабочие из городов, матросы с потопленных кораблей, и от них все вдруг стало ясно, отчетливо: помещики, буржуи, атаманы, царское разжигание ненависти между казаками и иногородними, между всеми народами Кавказа. И пошли лететь головы с офицеров, и полезли они в мешки и в воду.
      А пахать надо, а сеять надо, а солнце, чудесное южное солнце, разгоралось на урожай все больше и больше.
      - Ну, як же ж нам пахаты? Треба землю делить, а то время упустишь, сказали иногородние казакам.
      - Землю вам?! - сказали казаки и потемнели.
      Стала меркнуть радость революции.
      - Землю вам, злыдни?!
      И перестали бить своих офицеров, генералов, и поползли они изо всех щелей, и на тайных казацких сборищах стучали себе в грудь и говорили зажигательно:
      - У большевиков постановлено: отобрать у козаков всю землю и отдать иногородним, а козаков повернуть в батраки. Несогласных - высылать в Сибирь, а все имущество отбирать и передавать иногородним.»

Александр Серафимович Серафимович, Александр Серафимович Попов (1863—1949)
— русский советский писатель, участник Первой мировой войны 1914—1918 годов.

«При штабе главнокомандующего издавалась специальная газетка «Вестник Маньчжурских Армий». Газетка эта ‹...› представляла из себя нечто поразительное по своей бездарности, лживости, отсутствию ‹...› вдохновения. Казенно-слащавые фразы о вере, царе и отечестве, о чести родины, бахвальство без меры и без оглядки - вот что должно было питать дух участников титанической борьбы, где от канонады в потрясенном насквозь воздухе сгущались грозы, и целые равнины устилались кровавыми коврами трупов.»

«Бедная русская <царская> армия, бедный, бедный русский народ! Вот что должно было зажечь его огнем борьбы и одушевления, - желание угодить начальству!...»

«Времена, когда русская «святая скотинка» карабкалась вслед за Суворовым на Альпы, изумляя мир своим бессмысленным геройством, - времена эти прошли безвозвратно.»

«Для несения же самых важных и ответственных врачебных функций в полумиллионной русской армии <царской армии, воевавшей с японцами в Маньчжурии в 1904-1905 годах> никаких специальных ‹медицинских› знаний не требовалось; для этого нужно было иметь только соответствующий чин.
‹...›И если бы ещё, рядом с невежественными генералами и полковниками, хоть роли их помощников несли талантливые, знающие врачи! Но этого не было. В управлении армии мы не находим ни одного врача, сколько-нибудь авторитетного в научном или моральном отношении. Везде сидели бездарные врачи-чиновники с бумажными душами, прошедшие путь военной муштровки до полного обезличения.
‹...›Последствия такого состава высшего врачебного управления несла на себе многострадальная русская армия. В первом из боев, при Тюренчене, раненные шли и ползли без помощи десятки верст, а в это время сотни врачей и десятки госпиталей стояли без дела. И то же самое повторялось во всех следующих боях, вплоть до великого мукденского боя включительно.»

«Восточно-сибирского стрелка <царской армии, воевавшей с японцами в Маньчжурии>, с разбитою вдребезги ногою, понесли в операционную для ампутации<...> Когда его хлороформировали, стрелок, забываясь, плакал и ругался. И как из темной, недоступной глубины, поднимались слова, выдававшие тайные думы солдатского моря:
       — Обгадилась Россия!.. Что народу даром губят! Бьют, уродуют, а толку нету!..»

Картина Николая Самокиша о событиях Русско-японской войны 1904—1905 гг.

«Вспыхивали страшные драмы. Во Владивостоке артиллерийский капитан <царской армии> Новицкий встретился на улице с солдатом: два георгия на груди, руки в бока, в зубах папироска. Новицкий остановил солдата и сделал ему замечание, что тот не отдал чести. Солдат, ни слова не говоря, с размаху ударил его кулаком в ухо. Новицкий, по обычной офицерской традиции <царской армии>, выхватил шашку и раскроил обидчику голову. Это увидели солдаты <царской армии>, помещавшиеся в чуркинских казармах. Они выбежали из казарм и погнались за Новицким. Новицкий вбежал в офицерское собрание и заперся, солдаты стали ломиться. В собрании было еще несколько офицеров. Новицкий застрелился. Ворвавшиеся солдаты жестоко избили остальных офицеров. Били поленьями и каблуками, преимущественно по голове. Два офицера через несколько дней умерли в госпитале. Об этом тогда было рассказано в газетах.»

«В Харбине <в декабре 1905 года> всем движением по железной дороге заведовал стачечный комитет. На глазах творилось что-то необычное и огромное. Среди царства тупо-высокомерной, неповоротливой и нетерпимой <российской> власти, брезгливо пренебрегавшей интересами подвластных, знавшей лишь одно требование: «не рассуждать», вдруг зародилась новая весело-молодая власть, сильная не принуждением, а всеобщим признанием<...>»

Викентий Викентьевич Вересаев, Смидович (1867—1945)
— русский советский писатель, участник русско-японской войны 1904—1905 годов и Первой мировой войны 1914—1918 годов, врач.
Фото царя Николая Второго (1868—1918)

«Пусть же все знают, что я... буду охранять начало самодержавия... твёрдо и неуклонно...»

«А мне какое дело до общественного мнения»

«Войны <с Японией> не будет. Я хочу, чтобы царствование мое было эрой мира до конца!»

«нужно запретить собираться и говорить»

«Знаю, что не легка жизнь рабочих, многое надо улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами по совести понимаете, что следует быть справедливым и к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности. Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах преступно ‹Николай Второй говорит о мирной демонстрации в Петербурге 9-го января 1905 года, расстрелянной царскими войсками› Я верю в честное чувство рабочих людей и непоколебимую преданность их мне и потому прощаю их вину им»

«Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, собраний и союзов.»

«Господи, помоги нам, усмири Россию.»

«Вы <устроители погромов из черносотенного «Союза русского народа»> — моя опора и надежда.»

Мрачные тучи нависли над нами,
Силы рабочих нас грозно гнетут,
Нам ничего не поделать с врагами,
Темному царству приходит капут.
  Но мы поднимем тайно, умело,
В тёмном народе погромное дело,
Красных затопим кровавой волною,
Всех перережем свирепой рукою.
  На бой кровавый,
Тайный, лукавый,
Марш, марш, вперед,
На погром, патриот!
Черносотенный гимн (на мотив «Варшавянки»),
опубликованный в первом номере за 1905 год русского сатирического журнала «Дятел»

«...Я был на высоте лишь тогда, когда кровью подавлял смуту, когда мои молодцы-гвардейцы стреляли в эту дикую толпу 9 января <1905 года>... и потом, при Столыпине, когда бунтовщиков вешали тысячами...»

«Аликс <жена Николая Второго, императрица Александра Фёдоровна> права: России нужен кнут.»

«Вчера <10-го декабря 1905 года> в Москве произошло настоящее побоище между войсками и революционерами. Потери последних большие, но не могли быть точно выяснены.»

«В Москве, слава Богу, мятеж <революционное вооруженное восстание в декабре 1905 года> подавлен силою оружия. Главное участие в этом приняли: Семеновский и 16-й пех. Ладожский полки.».

«Я не понимаю, о какой революции Вы говорите. У нас, правда, были беспорядки, но это не революция... Да и беспорядки, я думаю, были бы невозможны, если бы у власти стояли люди более энергичные и смелые...».

«Германия желает прекратить <Первую мировую> войну <...>, предлагая вступить в переговоры о мире. Но союзные державы приступят к этим переговорам тогда, когда сочтут это для себя благоприятным и в частности тогда, когда будут достигнуты Россией поставленные ей войной задачи: возстановление этнографических границ, обладание Царьградом и проливами, создание свободной Польши из всех трех ея ныне разрозненных областей и изгнание из пределов России проникшего туда неприятеля».

<Резолюция (от декабря 1916 года) императора Николая II на рапорте начальника 14-й Сибирской дивизии генерал-лейтенанта К.Р. Довбор-Мусницкого о том, что по его приказу без суда было расстреляно 13 нижних чинов 55-го Сибирского полка> «Правильный пример».

«Неужели я двадцать два года старался, чтобы всё было лучше, и двадцать два года ошибался!?».

Николай Второй Александрович, Николай Кровавый (1868—1918)
— последний российский император, представитель династии Гольштейн-Готторп-Романовых, святой Русской православной церкви.
Революционный плакат о царе Николае Втором
Революционный плакат о "послужном списке" царя Николая Второго
  Краснов Петр Николаевич (1869-1947)

«Теперь, когда поругано имя государево, когда наглые, жадные, грязные святотатственные руки роются в дневниках государя <русского царя Николая Второго, отрекшегося от престола>, читают про его интимные семейные переживания, и наглый хам покровительственно похлопывает его по плечу и аттестует как пустого молодого человека, влюбленного в свою невесту, как хорошего семьянина, но не государственного деятеля.»

«Пусть из страшной темени лжи, клеветы и лакейского хихиканья людей раздастся голос мертвых и скажет нам правду о том, что такое Россия, ее вера православная и ее Богом венчанный царь.»

«Я обратился с письмом к <германскому> императору Вильгельму <Второму>. Я писал ему, как равный суверенный властитель пишет равному. Я указывал ему на рыцарские чувства обоих воинственных народов, германцев и донского казачества, и просил его содействия в признании нас самостоятельным государством, в передаче нам Украиной Таганрогского и Донецкого округов и в помощи оружием.»

«Близок час спасения России. Но, помните, не спасут ее ни немцы, ни англичане, ни японцы, ни американцы, — они только разорят ее и зальют кровью. Не спасет Россию сама Россия. Спасут Россию ее казаки.»

«Я прошу передать всем казакам, что эта война <война фашистской Германии с Советским Союзом 1941—1945 годов> не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих Русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Гитлеру.»

«Обещаю и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Евангелием, в том, что буду Вождю Новой Европы и Германского народа Адольфу Гитлеру верно служить и буду бороться с большевизмом. Не щадя своей жизни до последней капли крови.»

«<...>СССР — страна жидов и тунеядцев!»

«Нам нужен наш русский православный Гитлер»

«<...>Казаки! Помните, вы не русские, вы казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам. Москва всегда была врагом казаков, давила их и эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, казаки, можем создать свою независимую от Москвы жизнь<...>»

«Русскими можно пожертвовать во славу казачества.»

«Вождь! Казачьи войска, перешедшие на сторону Германии и вместе с ней сражающиеся против мирового еврейства и большевизма, с глубоким негодованием и возмущением узнали о гнусном и подлом покушении на Вашу жизнь. В чудесном спасении Вашем они видят великую милость всемогущего Бога к Германии и казакам, Вам присягнувшим, и залог полной победы Вашей над злобным, жестоким и не стесняющимся в средствах борьбы врагом. Казаки усугубят рвение своего служения для спасения Германии и Европы от большевистской заразы. Живите многие годы, наш Вождь Адольф Гитлер. Генерал от кавалерии П.Н. Краснов.»

Пётр Николаевич Краснов (1869—1947)
— один из организаторов контрреволюции в период Гражданской войны и иностранной интервенции в России 1918—1920 годов, казачий атаман, генерал-лейтенант русской армии, белоэмигрант, писатель, коллаборационист, генерал германского вермахта.
Георгий Гапон (1870-1906)

«Священник - это обыкновенный служащий в церковной епархии и все дело в том, как этой службой воспользоваться...»

«Всегда помните: все от бога. Абсолютно все. Бог дарит нам радости, но бог посылает нам и испытания».

«В моих отношениях с охранкой <царской тайной полицией> я чувствовал себя как человек, первый раз вставший на коньки: сделай неосторожный шаг - можно хлопнуться об лед, а шагать было необходимо».

«Я посвятил себя внушению людям любви к государю <русскому царю Николаю Второму> и веры в то, что он служит своему народу.»

«Нет больше Бога, нету больше царя!»

«Пули царских солдат... прострелили царский портрет и убили нашу веру в царя. Так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью, министрам, всем грабителям несчастной русской земли. Смерть им всем!».

Георгий Аполлонович Гапон (1870—1906) - православный священник, агент царской охранки. Инициатор петиции петербургских рабочих царю Николаю Второму и шествия к Зимнему дворцу в воскресенье, девятого января 1905 года.

<<<       >>>
Главная страница
Некоторые факты российской истории